За 5327-ю вёснами – день, когда в убогой хижине, прикрытой ветвями манго, родился великий Фу Ги. Тысячи и тысячи раз расцветали и отцветали вёсны, тысячи раз снимали с себя лепестковые платья, и вновь в лепестки одевались деревья, – а история Фу Ги не постарела.
Дети, рождаясь, кричат. Фу Ги родился с закрытым ртом. И был прозван “Тихим”.

Дважды в неделю отец Фу Ги, рассадив по ивовым клеткам сверчков и кузнечиков, носил их на рынок, чтобы обменять шуршанье крылышек на звон медных кэшей и кандаринов: тем и жили.

Ребёнок рос тихий и точно до жизни ещё опечаленный чем-то. Когда отошло первое семилетие жизни – спросил отца: “За что вещи и люди наказаны именами?”

И ещё: “Почему у воды нет ни своих домов, ни людей, ни деревьев и она отнимает их у земли?”

Отец поднял брови, собрал морщины на лбу и молчал.

А годом позже Фу Ги спросил снова: “На что вещам тени?”

Тогда отец молча взял сына за руку, и они пошли к старому Ван Чо. Ван Чо жил у края деревни, под кровлей с двумя красными шарами на палках.

Ещё в дни юности, это было полвека тому назад, получил он белый с золотым обрезом диплом “цветущего таланта” с печатью Высшей Академии Империи, – и вот с тех пор учил деревенских мальчишек чтению и переписыванию Пяти Священных Книг.

Глянув мальчику в зрачки, дряхлый Ван Чо сказал:
“- Левый глаз – голубой. Правый – чёрный. Левому – Небо. Правому – Земля.”

И Фу Ги стал жить под кровлей с двумя красными шарами: точно и у кровли были свои пучащиеся в небо красные глаза. Пять Священных Книг – одна за другою – отдали свои знаки отроку. Отрок взял их у мира пять, а к третьему семилетию жизни возвратил миру шесть: так Фу Ги, покинув Ван Чо, сверстников, школу, начал и кончил великую книгу “И Кинг”.

Росла голова Фу Ги, раздвигая кости темени и лба, росла и книга Фу Ги: знак за знаком, черта над чертой. Фу Ги брал тонкую кисточку, обмакивал её в тушь и осторожно переносил знаки из души на бумажную ленту. Целыми днями любил он бездвижно сидеть над своей книгой, укрытый в шелестах прибрежного тростника, вдали от скрипа арб и шума шагов, над отражениями трав и облаков, плывущих в плывущем Пэй Хо. Тщетно Солнце заглядывало оранжевым глазом в Книгу, через плечо Фу Ги: сначала с востока, затем с зенита. Не разглядев малых знаков, оно припадало красным, с натуги вспучившимся глазом к самой земле и, не прочитав, со стыда опускало веко: наступала ночь.

Так писал Фу Ги о великом То. Раз, это было позднею весною, прошелестел камыш: прекрасная юная Джи Су, дочь знатного Ионга, стояла, улыбаясь, среди льстиво кланяющихся камышинок. И ещё весна не отошла, как снова прошелестел камыш: прекрасная юная Джи Су, дочь знатного Ионга, стояла опечаленная среди виновато кланяющихся камышинок. Вода разгладила зыби. Ветер умер. Облака стали в небе, как паруса джонок в безветрие. Было так тихо, что Фу Ги услышал и те слова, которые Джи Су не говорила.

И ответил: “Прекрасной Джи Су нужно сердце Фу Ги, чтобы стучать им в его груди, как делают дети, смеющиеся стуку камешка внутри костяной колотушки. Но сердце Фу Ги в руке у То. И маленькие пальцы прекрасной Джи Су слишком слабы, чтобы разжать руку То.”

Тогда Джи Су заплакала. И камышинки, жалобно прошелестев, сомкнулись вслед за её шагом.

Покинув родную деревню, Фу Ги пошёл в мир. По пути были деревеньки – деревни – городки – города, но мира нигде не было. И Фу Ги шёл дальше и дальше; когда Фу Ги делал шаг, слава о Фу Ги делала сто шагов; Фу Ги – шаг, слава – сто. Так шли они до столицы, и слава пришла первой. После этого Фу Ги незачем было входить в золочёные ворота столицы, и он остался в полях, у скрещений пыльных просёлков и троп.
Фу Ги не искал учеников: “Исповедую, – говорил он, - То и Тишину. То слишком дальне: можно идти – нельзя дойти. А слово, – разве не прогнано оно из Тишины? Учитесь у себя.”

Но ученики шли за ним неотступно – благоговейно-шепчущими толпами, – и Фу Ги, утомлённый их искательством, учил у скрещений полевых дорог: “Истина слишком жива. Как познать её трупам?”

И ещё: “О том, что чуждо душе, кричат на рынках и площадях; о безразличном душе говорят размеренным голосом под кровлями школ; о нужном душе шепчут друг другу тайно, средь ночи, еле смея касаться губами уха; но о том, без чего нельзя быть душе душой, никто и нигде и никогда не прокричит, не скажет, не прошепчет. Только Молчание знает То: не оттого ли Молчание молчит“.

И когда пришёл час (это было 5257 лет тому назад), Фу Ги взял очернённую тушью кисть и записал две тишины – Земли и Неба – так:

Земля молчит: ——— ———-

Небо молчит: ————————

И, положив кисть, сказал Тишине Неба: “Войди”.

И она, одетая в звёзды и солнце, смиренно вошла сквозь зрачок Фу Ги в его левый голубой глаз. Тогда сказал Фу Ги Тишине Земли: “И Ты“. И та, укрытая в тёмные одежды свои, вошла в его правый чёрный глаз.

Тогда Фу Ги опустил веки и стал недвижен, а ученики его, придя в обычный час, пали ниц с криком: “Горе нам! Великий Фу Ги умер!”

И не оттого ли они кричали “Фу Ги умер”, что он стал слишком жив для них! А вот Тишины – и на земле, и в небе – те умерли: это-то правда. Старые люди говорят: лишь только Мудрец сомкнул веки, их, Тишин, не стало: колёса арб стучат теперь, что ни день – громче и громче, голоса флейт и крики людей, что ни час, всё резче и докучней.

Старым людям надо верить.

(из книги “Сказки для вундеркиндов”, Сигизмунд Кржижановский, 1921)
http://the-insider.ru/

On 1 Апрель 2010 at 5:27 sandyanf Said:

Сомкните плотнее веки
И не открывайте век,
Прислушайтесь и ответьте:
Который сегодня век?
В сошедшей с ума Вселенной,
Как в кухне среди корыт,
Нам душно от дикселендов,
Парламентов и коррид.

Мы все не желаем верить,
Что в мире истреблена
Угодная сердцу ересь
По имени “тишина”.
Нас тянет в глухие скверы -
Подальше от площадей,
Очищенных от скверны,
Машин и очередей.

Быть может, вот этот гравий,
Скамеечка и жасмин –
Последняя из гарантий
Хоть как-то улучшить мир.
Неужто же наши боги
Не властны и вольны
Потребовать от эпохи
Мгновения тишины,

Коротенького, как выстрел,
Пронзительного, как крик…
И сколько б забытых истин
Открылось бы в этот миг,
И сколько бы дам прекрасных
Не переродилось в дур,
И сколько бы пуль напрасных
Не вылетело из дул,

И сколько б “наполеонов”
Замешкалось крикнуть “Пли!”,
И сколько бы опаленных
Не рухнуло в ковыли,
И сколько бы наглых пешек
Не выбилось из хвоста,
И сколько бы наших певчих
Сумело дожить до ста!

Консилиумы напрасны…
Дискуссии не нужны…
Всего и делов-то, братцы, -
Мгновение тишины…