Мой отец был воином по духу и по ремеслу. Он участвовал во Второй мировой, в корейской войне и сражался в джунглях Вьетнама. Отец был не слишком религиозным, но глубоко духовным человеком. И в духовном плане ему был близок кодекс бусидо—кодекс чести, сформировавшийся в среде самураев (военного сословия Японии).
Во время Второй мировой войны, когда папа сражался на Тихоокеанском фронте, ему досталась катана—самурайский меч. Когда я был совсем мальчишкой, он показывал мне меч и рассказывал, какое значение это оружие имело для солдата, который им владел. Он объяснил, что такой меч передавался от отца к сыну как символ моральных принципов, являющихся стержнем воина духа в военное и мирное время. Указав на рукоятку катаны, папа сказал, что под оплеткой из акульей кожи записана история всей семьи. Рассказывая о клинке—к которому мне было запрещено прикасаться,—отец говорил, что на момент, когда был сделан меч (около 250 лет назад), японские оружейники были лучшими в мире.
Отец говорил, что лезвие наполнено духовной мощью, которая питала хозяина меча и одновременно питалась от него. Согласно легенде, чтобы проверить духовную силу катаны, нужно окунуть острие в водный поток, в котором плывет лист. Если лист облепит лезвие, значит, меч духовно слаб. Если лезвие рассечет лист надвое, значит, меч весьма силен—богат духом бусидо. Однако если лист подплывет вплотную к острию, а затем непринужденно обогнет его, значит, меч обладает наивысшей духовной силой.
Через двенадцать лет после атомной бомбардировки Хиросимы моя семья переехала в японский город Иокогама. Мы подружились со многими японцами и научились любить и уважать жителей и культуру этой страны. Все три года, пока мы жили в Японии, мой отец пытался разыскать семью, которой принадлежала катана. Однако ни моему отцу, ни нашим японским друзьям это не удалось. Много лет спустя, перед своей смертью, отец передал меч мне.
В человеческой жизни на всех уровнях всегда творились великие злодейства. Война идет постоянно. Страна против страны, клан против клана… но в конечном счете все сводится к тому, что человек сражается против человека.Война между странами—это иллюзия. Страны не могут воевать — только люди. Мы увлеченно упражняемся в антивоенной риторике. Подписываем мирные документы — как будто бумага обладает какой-то силой. Сокрушенно покачиваем головой, просматривая новости, удивляясь, почему люди не могут ладить друг с другом, — а потом грозим кулаком медлительному водителю, мешающему нам быстро добраться домой, где нас ждет скандал с женой и детьми.
В мире так много насилия прежде всего потому, что мы утратили осознание своего Истинного Я в суетливой толпе других его искателей. В мире так много насилия потому, что мы с готовностью обнаруживаем причину своей боли в окружающих—тогда как в действительности боль эта порождена тем, что мы не видим свое Истинное Я. Моему отцу—как и другим мужчинам, женщинам и детям, которым выпало пережить войну,—довелось лицом к лицу столкнуться с неистовой враждой и жестокостью, а затем на тех или иных условиях заключить мир, чтобы жизнь обрела какой-то смысл. Кому-то удалось это лучше, кому-то хуже, но почти никто не смог до конца решить проблему войны на личном уровне. А ответом здесь служит притча о мече и листе. Мы можем сокрушить врага или уступить его натиску.
Особой разницы нет. До тех пор пока мы не преисполнимся внутренней силой Истинного Я, любое действие—пусть даже простой вдох или выдох—повлечет за собой лишь усугубление насилия.
